Последнее лето

Иваново детство

Краткая история семьи Ивана Коршунова выглядит вот как.

Прадед и прабабка — сельская интеллигенция: врач и учитель. Отец — музыкант. Сейчас преподает гитару. Первые прививки культуры — музеи, концерты, лекции — его рук дело. Дед по отцу одно время работал маляром. Потому и родилась внутрисемейная шутка про Ивана: «понятно, почему ты художник, у тебя же дед маляр». Дед по матери — военный-связист. У него в Ольшанке было уважительное прозвище — полковник. Ивана так и звали: «Это ж Ванька, полковничий внук».

Мать по образованию библиограф, окончила Институт культуры; там и познакомилась с отцом Ивана. Вернее, в пионерлагере, когда были вожатыми

В 1990-е она отважно переквалифицировалась в таможенного брокера. Ничего себе поворот, как говорится

На дороге, говорит Иван, она комментирует: «Это хорошая фура, а вон та — плохая».

За три года, что минули после написания портретов, один из проекта переехал к родственникам, дом свой бросил после смерти жены — самый крепкий мужик по прозванию Жаботинский. Еще двое умерли. Согласно концепции, их лица следовало бы вмонтировать в нижний ряд инсталляции. Но не превратится ли тогда символизм в дешевый интерактив? Как-то даже неловко спрашивать об этом у Ивана.

Пашня, поля, посадки — здесь художник тренировал свою рисовательную мышцу

— Зачем вам это все, Иван?

— Боль. Такая боль — я помню их всех молодыми, шебутными. Смертельная тоска по жизни. Той, которую я помню.

Мальчиком Иван на лето приезжал в Ольшанку, на родину по материнской линии — ни одного не пропустил, вплоть до второго курса Суриковского училища.

Вот и причина, по которой ольшанские так охотно, без напряжения сказали Ивану «да», когда он попросил их позировать для проекта. Потому что он свой, потому что хоть и из московской художественной школы, а носился здесь, как все — в цыпках, и пил парное молоко, и стрелял из рогатки, смастеренной из аптечного эластичного жгута. А еще целыми днями пропадал в полях с подрамником, тренируя рисовательную мышцу, если выражаться языком его преподавателя. Посадки, пашни, прудик — это горизонтали. А водонапорка, за которой теперь присматривает теть Тамара, — единственная вертикаль.

Нужно было летние практики сдавать. На ком, на чем упражняться, делать наброски? На соседях да на пейзажах. Так что он их всех тут еще в детстве перерисовал, они и привыкли.

Все же отсюда и пошло-поехало, из Ольшанки — профессия, личность, «пять процентов таланта, остальное — труд», судьба в конечном счете.

Земля в Ольшанке такая, что съесть хочется, — как ни банальна метафора

Ностальгия

Иван редко заглядывает в свой телефон — наслаждается пейзажами. Красиво здесь, говорит. Сто тысяч раз все это видел, а не перестает изумляться. Вон, подмечает, какой-то рыбачок приехал на прудик. Думает, наверное: а не сделать ли набросок рыбачка.

— Это же все не про то, как нам поднять сельское хозяйство, а про светлую печаль?

— Про печаль — да. Я показывал проект одному куратору, еще в эскизах. Он говорил: ну, все понятно, тренд, деревня гибнет, конкурсы, иностранцы такое любят смотреть — как у нас все ужасно: туберкулез в тюрьмах, психоневрологические диспансеры, карательная психиатрия…

— Это не про то?

— Я не хотел грязь из-под ногтей доставать. Я этих людей знаю, помню, испытываю к ним различные чувства. Я хотел буквально создать памятник нерукотворный — как ни банально это звучит. Это был проект не для целевой аудитории, а личный, для себя. Сейчас его купил Воронежский музей современного искусства — пусть он еще в процессе организации, достраивается, но я очень рад.

— Но вы же не для денег это делали?

— Да я был уверен, что не купит никто. Но вот купили! Это стало новостью и сюрпризом.

Теть Тамара: «Делать в Ольшанке больше нечего — даже хлебная лавка перестала приезжать»

— Для чего это лично вам? Освободиться от груза вины?

— Отчасти да. Мне было до слез обидно. Эпоха, из которой я вышел. И деда похоронил, и уже не езжу сюда, чего мне здесь делать? И я понимаю, что ничего не сделать с этим, никак не исправить.

— В том смысле, что я — на «ауди», а они не могут глаз вылечить?

— И это тоже, конечно, все вместе, — охотно соглашается Иван. Кажется, деликатный русский человек жить не может без вины. — Я бросаю все. И дом. И деревню — а там история рода, корни, память. Все остается без меня, на произвол судьбы — остается в этих ветлах, в беспородных ушастых собачках, в этом клевере. Наверное, это и есть чувство родины, не знаю.

— Что для вас патриотизм?

— Дискредитированное слово. Могу только догадываться, что оно означает по сути. Но точно знаю, что родину мне надо искать в Ольшанке. Когда заходит разговор о Родине или родине, я себе не Москву представляю, а Ольшанку. Только здесь ощущаю эти патриотические вибрации.

— Как приняли проект культурные сообщества?

— Кто-то — как грязное белье, которым мы любим перед иностранцами размахивать; предсказуемая, в общем, реакция. Я слышал и такое мнение: «Боль за деревню? Ну и что. Они же там живут, не умирают. Было бы совсем худо — уехали бы давно. Значит, не так тяжело». В смысле, ленивые, инертные, ничего не хотят делать со своей судьбой. Но я-то знаю их с детства, наблюдал их много лет, в линейном развитии. Поэтому у меня иное отношение.

Устроенная на тамбовском черноземе Ольшанка зарастает стремительно, словно в фильме об апокалипсисе, где растения выживают людей

А кто-то плакал. «От себя не ожидал, что заплачу», — говорили. И это здорово, что такие полярные позиции. Значит — попадание, значит — художественное высказывание читается.

— Гиперреализм как техника выбран ведь с каким-то намерением?

— Да. Я хотел создать памятники оставшимся людям, вырвать их из безвестности методами живописи. Гиперреализм своей близостью к монументальному искусству для этой цели, на мой взгляд, подходит более всего.

Вот главное: монументальность — как памятник. Не из картонки сделанное, как сегодня многие современные художники делают, а потом выбрасывают — ненужное, устаревшее. А навсегда вырубленное во времени, запечатленное в нем. У тебя же там, у них, твоих моделей, в порах пот — ты совсем обалдел, говорили ему. Но этот стиль позволяет если не вытянуть правду жизни, то хотя бы максимально к ней приблизиться.

Можно было бы пошутить, что так выглядит социальный пакет крестьянина, но художник Иван Коршунов настаивает: хватит ржать — некоторые вещи пора обсуждать со звериной серьезностью

Андрей Рублев

Слово за слово, вдруг выясняется поразительное. Оказывается, художник Иван Коршунов участвовал в росписи храма Христа Спасителя в 2009 году — в составе бригады под руководством Евгения Максимова, у которого и учился в Суриковском институте, поступив туда естественным образом после МАХЛа — Московского академического художественного лицея.

— Храмовая живопись — как так вышло?

— Я заканчивал монументальное отделение. С академиком Максимовым работать, учиться у него — это счастье, в своей области он один из столпов. Помимо того что мастер великолепный, еще и чудесный человек. Но были и проекты, которые я сам возглавлял.

Например, в Городце. Или в Люберцах — храмик, говорит, шлемовидный, купол там расписывал. А в Видном — храм Иоанна Крестителя.

А ведь поначалу на первых курсах института Иван учился на театрального художника. Но вскоре понял, что ему интереснее монументалка, что жить не может без монументального искусства, что храмовое пространство вызывает у него любовь и трепет, что там не прямой холст, а сложная многоскатная архитектура, где одна арка перетекает в другую, что храм — это образ мира с отдельной космогонией и уникальной философией. Короче говоря, так зацепила его храмовая живопись, что стала значительной частью его жизни и профессии.

Хозяйство, дом, жизнь — все было сделано своими руками, без помощи государства

А еще выясняется, что легендарная Тахо-Годи, супруга философа Алексея Лосева, писала рецензию на его кандидатскую диссертацию по монументальной храмовой живописи Кипра XII–XVI веков.

Так случайно вышло, говорит Иван. И видно, что это не поза, а действительно — случайно.

— Так вот почему портреты ваших земляков из Ольшанки напоминают лики апокрифических святых!

— Ой. Я об этом не думал. Не закладывал это осознанно. Но мне импонирует, когда у зрителей возникают ассоциации, которые автор не закладывал, и картина начинает своей жизнью жить.

В других проектах я использовал этот прием, но не здесь. Знаете, у моего любимого художника Караваджо была такая концепция — и его ругали за нее: он рисовал крестьян с улиц Рима, изображая их апостолами. Таким образом он хотел сказать, что Бог присутствует везде, вне времени, в каждом из нас, а апостолы — среди нас.

— Ну а у вас разве не так? Ромка разве не апостол? Это разве не история о том, чтобы увидеть свет в заземленном человеке, в Ромке, откинувшемся с кичи?

— Не думаю, что следует искать в этом проекте что-то сверхъестественное и потустороннее. Это такая большая история о малой родине, где каждый для мироздания важен — независимо от того, живет ли он в Москве, в Ольшанке ли… Но ход ваших мыслей мне нравится.

У бабы Тони это лето в деревне последнее – вскоре она вынужденно переедет в райцентр

— Как думаете, возможно такие проекты продавать за границу?

— У меня кроме договоров с российскими галереями есть и с иностранными тоже. Вот недавно подписал договор с пекинской галереей. Показываю свои работы — им все нравится. А у меня очень много фигуратива, иначе говоря — изображений человека. И вот я замечаю, что они выбирают картины без людей, а с людьми отсеивают. Интересуюсь, в чем причина. Мне отвечают, что китайцы не покупают картины, где есть некитайские лица.

— Ну и у нас не купят с китайскими лицами.

— А почему? Потому что важны дискурс, ментальность, важна возможность считать образы и подтексты. Людям другой культуры это трудно, многое остается непонятым.

— У вас есть профессиональная мечта?

— Реализоваться в области современного искусства.

— Зачем?

— Тщеславие, наверное. Потому что храмовая живопись — это же анонимно. А здесь — вот ты, а вот твои картины.

— И этот проект тоже?

— Ну, там же стоит подпись: художник Иван Коршунов. Тот, кто говорит, что ему все равно, — врет. Скромность — путь в неизвестность. А хочется ведь «плюнуть в вечность».

— То есть вы чувствуете, что это и есть ваш путь?

— Я не мыслю себя в другом качестве. Как жить, если не рисовать, не создавать?! Если я не рисую — прямо зудит все внутри, раздражаюсь. А картину нарисовал — сразу успокоился. Мы с женой с художественной школы вместе, она тоже художник. Когда начинаем, бывает, цапаться слегка, она говорит: «Ну все, иди в мастерскую», подразумевая, что мне пора выпустить пар.

Жертвоприношение

В какой-то момент у Ивана появилась потребность чем-то отплатить своим землякам — за то, что они просто были в его жизни, так или иначе повлияв на нее, сделав его тем, кем он стал.

— То есть это не столько социально-политическое высказывание на тему умирающих деревень и их забытых обитателей, сколько попытка отдать долги?

— Закрыть гештальт, — шутит Иван. А сквозь самоиронию пробивается печаль, еще как пробивается.

— Вот вы смеетесь, а проект ваш ведь очень серьезный. По крайней мере, на посторонний взгляд.

— Не просто серьезный, а по-звериному серьезный, — неожиданно соглашается Иван, переводя разговор в область «кроме шуток».

— Разве серьезное в современном искусстве можно продвинуть сейчас, когда все только и делают, что соревнуются, кто эффектнее сыронизирует?

— А я говорю: ребята, хватит надо всем ржать. Хватит ржать над деревенскими старушками, над бабой Тоней и тетей Тамарой. Есть вещи, которые надо обсуждать серьезно. В том числе — художественными методами.

— Не наступил ли уже этот момент, когда люди понимают, что пора заканчивать все и всех высмеивать?

— Только-только наступает. На Западе чуть быстрее этот процесс идет.

На горизонте обильно кровит закат, напоминающий об антоновских мятежах, восстаниях свободолюбивых, трудолюбивых мужиков-кулаков с большими кулаками и умными головами.

Ивану звонит дочь Паулина. Потом выясняется, что жена Ивана — вегетарианка. Все это уж как-то действительно совсем не для Ольшанки, в любом случае не имеет отношения к сортиру типа «очко», куда мы все по очереди ходим.

— И все-таки. Как вы пришли к мысли, что надо сделать такой проект? Дело ведь не только в смерти деда?

— Со временем я стал замечать в своих земляках, знаете, какое-то такое железобетонное смирение, что прямо дух у меня захватило. Они вросли в эту землю, как и их дома. И так же, не афишируя себя, умирают. А говорят об этом спокойно-спокойно: ну что ж, ну помру. Вроде и ругают власть, но принимают уготованное, понимаете. Допустим, почему портреты такие крупные — 170х170?

— Почему?

— Чтобы маленьких людей сделать большими.

— Во всех смыслах?

— Да-да. Я хотел запечатлеть уходящую, ушедшую натуру, сделав такой нарисованный памятник. Все кладбище, понятно, нельзя было переснять для инсталляции. Я переснял только тех, кого сам помнил, знал. Я понимал, что вот сделаю эти восемь живых портретов, восемь пустых овалов — и на этом деревня закончится.

Покинутые людьми дома — как люди без определенного места жительства. Только наоборот

Первые художники Каменска

Почти все наивные художники Каменска – выходцы из художественных студий, что были организованы при заводских Дворцах культуры в середине прошлого века. Так в конце 40-х годов ХХ века при ДК УАЗа была создана студия изобразительного искусства. Художником ДК Иосифом Ивановичем Жулковским, который закончил отделение живописи Витебского художественного училища. В студию приглашались все желающие, собирались в свободное время, занимались, сколько хотели. Студия насчитывала около 30 человек, чаще всего – это фронтовики, заводские художники-самоучки.

Основной целью Жулковского было научить их технике художественного мастерства. Студийцы получали необходимые навыки техники письма, помогали создавать декорации к спектаклям драматического коллектива, различного рода элементы оформления Дворца культуры к праздникам. Именно в этой студии зародилась мысль об организации выставок этюдов своих работ. К 60-м годам ХХ века студия весьма окрепла, набрала силу, в ней стали заниматься как школьники, так и взрослые, начинающие художники и профессионалы. Среди известных выходцев студии мы знаем Василия Коробейникова, Василия Экснера, Владимира Пермякова, Александра Протасова, Владимира Суханова, Николая Пинигина и другие. В начале 50-х годов ХХ века при ДК СТЗ работала художественная студия, руководил ею Иван Сергеевич Грибов – самодеятельный заводской художник, так и не получивший профессионального образования. Художественные выставки в то время носили стихийный характер, художники выставляли свои результаты, сами оформляли экспозицию. Появилось Творческое объединение городских художников (ТОГХ), выставки стали проходить каждый год в определенное время и в специальном помещении.

Официально первая студийная выставка открылась в 1959 году. С этого времени они стали проводиться регулярно. С каждым годом самодеятельное художественное движение набирало силу, и в 1972 году в городском Краеведческом музее открылся художественный отдел. В 1978 году для отдела было построено новое здание. Так, в Каменске-Уральском появился свой выставочный зал, который получил статус самостоятельного городского учреждения в 1993 году.

В художественной коллекции краеведческого музея имени И. Я. Стяжкина немало живописных произведений, относящихся к этому направлению. В истории Выставочного зала даже имеется одна сборная выставка, посвященная творчеству наивных художников, которая прошла в 1991 году.

Конечно, в истории художественных выставок есть примеры проведения персональных выставок самодеятельных художников Каменска, которые по разным причинам не получили должного профессионального образования в советский период: помешала война и неимущее послевоенное детство. К примеру, в 1995 году в честь 70-летия Ивана Папуловского прошла его персональная выставка.

Некоторые из них прошли школу ЗНУИ – Заочного народного университета искусств в Москве. Он был основан в 1960 году на базе художественных курсов имени Надежды Крупской, в нем преподавали Роберт Фальк, Илья Машков, Кузьма Петров-Водкин и другие маститые авторы.

В свое время искусствовед и многолетний директор Выставочного зала Ирина Геньевна Глазунова наособицу отмечала творчество местных наивистов послевоенного периода. Таких, как Николай Коршунов, Александр Занадворов, Николай Булкин, Иван Грибов, Иван Папуловский, Александр Протасов, Николай Ромашов. Сегодня их работы можно увидеть на выставке «Каменский наив».

«Мир небольших, камерных картин Н. Булкина и его коллег прост и понятен, светел и чист, и на первый взгляд кажется прозрачным и по мысли, в них заключенной, но это только на первый взгляд. За простотой и незамысловатостью внешнего ряда художественных образов кроется ясная, может быть, банальная от частых повторений, но, тем не менее, глубокая и вечная мысль: мир прекрасен! Но прекрасен он не вообще, не глобально, а в частностях и мелочах, подробностях и деталях каждодневных проявлений. Однако светлота и чистота этого мира стерильна, стерильна от человека живущего: пейзажи пусты, портреты условны, фотографичны, пространство безвоздушно. Это от того, что внутреннее зрение художника не замутнено, кристально, и наблюдая реалии повседневной жизни природы и человека, отбирает детали и образы только со знаком «плюс», оставляя негатив за рамками картины. И это главный парадокс наивного искусства: оно реалистично, порой до натурализма, но оно же и нереально, потому что идеально».

(Ирина Глазунова, из аннотации к выставке, посвященной памяти Николая Булкина, 1992 год).

Credentials

Prizes

2016Diploma of the Ministry of Culture of Russia for high professional achievements in art- Moscou, Russia
2014The Gratitude of the Administration of the President of the Russian Federation- Moscou, Russia
2012Two Credits of the Russian Academy of Arts- Moscow, Russia
2010of the IV All-Russian Contest of Young Artists them- Moscow, Russia
2008the Union of Artists of Russia and the Diploma of the Laureate of the All-Russian Art- Winner- Moscow, Russia
2006Grant of the Ministry of Culture of the Russian Federation- Winner- Moscow, Russia

Solo Exhibitions

2017Gold / Yang Gallery, Art Zone 798 — Beijing, China
2017KISS / Fine Art Gallery — Moscow, Russia
2016Gold or cultural code / Fine Art Gallery — Moscow, Russia
2015Living Dead / Moscow Museum of Modern Art — Moscow, Russia
2014Olshanka / Vostochnaja Gallery — Moscow, Russia
2014The second I / Fine Art Gallery — Moscow, Russia
2013Adam’s rib / Happy Art Museum, Riga — Riga, Latvia
2009About Love / Na Voznesenskom Gallery — Moscow, Russia

Group Exhibitions

2018Naminant Prize Exhibition Untitled Prize 2018 / Russian Museum of Decorative and Applied Arts — Moscow, Russia
2018Be careful, children! / Museum of Art of St. Petersburg 20-21 centuries — St. Petersburg, Russia
2018Actual Russia. Game of classics / Bashkir State Art Museum named by Nesterov — Ufa, Russia
2018Actual Russia. Game of classics / Art Museum named by Radishchev — Saratov, Russia
2018Actual Russia. Game of classics / Russian Museum of Decorative and Applied Arts — Moscow, Russia
2016Nude / Kovcheg Gallery — Moscow, Russia
2016Look at this world / State Museum in Beijing — Beijing, China
2016Quote — deep inside / Fine Art gallery — Moscow, Russia
2016That, on which we stand / Kovcheg Gallery — Moscow, Russia
2016Football — Hockey / Center for Contemporary Art — Moscow, Russia
2016Youth of Russia / Central House of Artists — Moscow, Russia
2016What up / Museum and Exhibition Complex of Moscow Academic Art Lyceum — Moscow, Russia
2016Look at this world / the State Museum of Beijing — Beijing, China
2015What up / Museum and Exhibition Complex of Moscow Academic Art Lyceum — Moscow, Russia
2015IDEA FIX / Exhibition hall Rietumu — Riga, Latvia
2015Badge. Symbol / Kovcheg Gallery — Kovcheg Gallery, Russia
2014Cats in the Manege / Moscow State Exhibition — Moscow, Russia
2014Paper, on paper, from paper / Kovcheg Gallery — Moscow, Russia
2014Time, Forward / Central House of Artists — Moscow, Russia
2014Moscow through the eyes of young -2014 / Culture of the Russian Federation — Moscow, Russia
2014Art-Marathon / Contemporary art Sokol — Moscow, Russia
2013Opening Nieuwe / Galerie IDA — Waregem, Belgium
201311 RYSKA / Moscow Museum of Modern Art and Maglehem — Moscow, Russia
2013PORTRAIT NOW! / Erarta Museum of Contemporary Art — Saint-Pétersbourg, Russia
201311 RYSKA / Moscow Museum of Modern Art — Moscow, Russia
2012Sacrifice / Orleansky — Amsterdam, Netherlands
2011The Art of independent / Regional Museum of Art — Moscow, Russia
2007Light of the World / — — Moscow, Russia
2004Art Klyazma / Pirogovo — Moscow, Russia
2003The first axiom of / with` Art — Moscow, Russia
2003Second shift / Institute of Contemporary Art — Moscow, Russia
2002The Russian still life on the edge of the Millennium / Presidential Administration of Russia — Moscow, Russia