1901: Испано-американская война
В конце 1900 г. Верещагин съездил на Филиппины — увидеть окончание испано-американской войны (по ее впечатлениям была написана серия об американском военном госпитале), и снова, во второй раз, отправился с большой выставкой в США.
Допрос перебежчика. Около 1901
Раненый. 1901
В госпитале. 1901
Письмо на родину (Письмо к матери). 1901
Письмо прервано. 1901
Письмо осталось неоконченным. 1901
Уже будучи в Америке, Верещагин задумал написать еще одну большую картину, изображавшую взятие американцами Сен-Жуанских высот. С этой целью он специально ездил на Кубу, встречался с будущим президентом Америки Теодором Рузвельтом, возглавлявшим штурм этих высот, и делал массу всяческих крупных затрат. Картина очень понравилась американскому зрителю. Ее вместе с другими полотнами предложил выкупить у художника один американский антрепренер с условием, что он выплатит их стоимость только после того, как провезет их и покажет по всей Америке.
Художник доверился ловкому менеджеру и отдал ему все картины, не заключив договора, после чего тот скрылся от Верещагина, не заплатив ему ни копейки. Это дикое происшествие привело Верещагина к финансовой катастрофе. Чтобы организовать свои персональные выставки за океаном, съездить на Филиппины, а затем и на Кубу, художник потратил огромные средства, и теперь часть картин, потребовавших больших вложений, была украдена. От отчаяния художник заболел даже нервным расстройством.
Спасла положение покупка императорским двором всей серии картин об Отечественной войне 1812 года за 100 тысяч рублей.
1903: Японская серия
Правда, остаться подольше в Японии Верещагину помешала нескрываемая подготовка к войне, которая очень беспокоила художника. В конце ноября 1903 г. он вернулся в Россию, а уже в феврале 1904 г. отправился на русско-японскую войну. Расставание с семьей (жена и трое детей) было довольно тяжелым. Несмотря на солидный возраст художника: ему уже шел шестьдесят второй год, родные понимали, что остановить его невозможно.
В марте Верещагин встретился в Порт-Артуре со своим старым знакомцем адмиралом С.О. Макаровым и развил неутомимую кипучую деятельность: осматривал русские суда, участвовал в небольших операциях и, как всегда, без конца рисовал. 31 марта он вместе с Макаровым отправился на броненосце «Петропавловск» к месту недавней гибели миноносца «Страшный» в надежде подобрать оставшихся в живых моряков. Адмирал уговаривал Верещагина остаться, но тот, как всегда, отказался.
Выйдя в открытое море, «Петропавловск» начал перестрелку с противником. В 9 часов 43 минуты он напоролся на поставленные японцами мины. Последовал страшный взрыв, а вслед за ним и другие — это один за другим взрывались торпедный погреб, склад снарядов и паровые котлы броненосца. В течение полутора минут гигантская махина военного корабля скрылась под водой, унося с собой более шестисот человек, среди которых были адмирал Макаров и Верещагин.
Последним, кто видел художника на борту, был чудом спасшийся капитан, который передал, что всего за несколько минут до взрыва тот что-то спешно рисовал в блокноте. Как настоящий солдат, Верещагин героически погиб на боевом посту…
1887-1900: Серия 1812 года
Верещагин планирует начать работу над новой большой серией, посвященной Отечественной войне 1812 года, и с этой целью возвратиться в Россию и поселиться с семьей под Москвой. Он продает свою роскошную французскую мастерскую и строит себе новую, под Москвой.
Отныне его новый адрес: «Москва. За Серпуховской заставой. Деревня Нижние Котлы». Место это было очень глухое и удаленное, но в его выборе сказался весь характер художника. Очень независимому Верещагину крайне не хотелось, чтобы его беспокоили, и он специально выбрал себе глухую окраину. На высоком берегу Москвы-реки он возвел себе хоромы из могучей сибирской лиственницы.
Именно здесь в громадном, просторном помещении своей зимней мастерской, где полы были застланы великолепными персидскими и индийскими коврами, а на стенах висело экзотическое холодное и огнестрельное оружие, Верещагин трудился над своей знаменитой серией, куда вошло двадцать полотен.
Почти вся история наполеоновского нашествия, начиная с Бородинского сражения и кончая позорным бегством французов из России, с эпическим размахом была отражена в этом монументальном цикле. Вот Наполеон, скрестив руки, всматривается в незнакомое Бородинское поле, а вот он же в Кремле глядит на пылающую Москву. Французские лошади в Успенском соборе, бородатые партизаны в красивом зимнем лесу.
С этими патриотическими работами Верещагин, бывший сам талантливым организатором, объездил полмира. Петербург, Варшава, Рига, Вильно, Гельсингфорс, Париж, Берлин, Дрезден, Вена, Прага, Будапешт, Копенгаген, Лейпциг, Христиания и позже — Америка. И везде на выставки художника ломились, их посещало огромное количество зрителей. Однажды в Вене толпа разбила все стекла, выломала двери, хлынула в помещение, и администрация дома перепугалась, как бы не провалился пол выставочного зала.
Конец Бородинского боя. 1899-1900
Перед Москвой в ожидании депутации бояр. 1891-1892
В Кремле — пожар. 1887-1898
В покоренной Москве (Поджигатели или Расстрел в Кремле). 1897-1898
Наполеон и маршал Лористон (Мир во что бы то ни стало). 1899-1900
Маршал Даву в Чудовом монастыре. 1900
На большой дороге. Отступление, бегство… (эскиз), 1887-1895
На большой дороге. Отступление, бегство… 1887-1895
1863-1865: Кавказская серия
В 1863 г. Василия Верещагин отправился в кавказское путешествие. Ему захотелось на волю, посмотреть, увидеть собственными глазами незнакомые, дикие и еще малоизведанные края. На Кавказе он прожил больше года, путешествуя свободным художником, делая зарисовки и с любопытством наблюдая местные нравы. Ногайские степи, калмыцкие кочевья, грузинские и армянские селенья — что только не прошло за это время перед его пытливым взором!
Ананури. 1863 г.
Прапорщик Гассан-Бек Джагранов. 1863-1864
Представление начальству (Русский офицер и кавказцы). 1863-1864
Лезгинка. 1864-1867
Возвратившись в Петербург, он направляется в Париж, чтобы продолжить художественное образование. Там он сходится с известным академистом Жеромом и попадает во французскую Академию художеств. И опять ему не сидится на месте. Усердно отработав зиму в мастерской у Жерома, он каждый теплый сезон уезжает в долгие путешествия. Тяга к странствиям и живой, неприкрашенной жизни вынудила его в конце концов через три года оставить Парижскую академию.
Бурлак с шапкою в руке. 1866
Бурлак, держащийся руками за лямку. 1866
Бурлаки. 1866
В. Верещагин «Подавление индийского восстания англичанами». :: NoNaMe
Англичане подвергли вождей восставших сипаев столь необычному виду казни совершенно сознательно. Ведь по представлениям индусов, «разорванные в клочья» (буквально!) плоть и душа уже не могут возродиться к новой жизни.
———————-<cut>———————-
Главное условие бессмертия души — погребение тела (или праха, поэтому «правильное» сожжение тоже подходит) в «целостном» виде, в одном месте.
Картина Василия Васильевича Верещагина «Подавление индийского восстания англичанами» широко известна в России. Она была выставлена в Лондоне в 1887 году и вызвала бешеный протест, газетные баталии, чуть ли не судебный процесс. Что характерно — никто не отрицал самого факта, отраженного в мрачной картине. Не было и обещанного судебного процесса, были только угрозы им.
Тогда законопослушные, цивилизованные британцы… украли картину. Эта картина В. В. Верещагина бесследно исчезла, и где находится подлинник, до сих пор не известно. Хорошо, что копий сделано было много, и картина осталась в числе известнейших полотен Верещагина. Право же, она того заслуживает.
Но тут интересно обратить внимание на психологию британцев, которая проявилась в этой, не отрицаемой ими самими истории… Вице-король Индии дает слово, и… легчайшим образом отказывается от него. Любой из российских генерал-губернаторов не стал бы нарушать слово уже просто из уважения к самому себе
Видимо, вице-король Индии настолько пренебрежительно относился к сипаям, что нарушение слова для него ничего не значило. Не чувствовал он никаких угрызений совести.
Завоевали для себя Индию люди, уже прошедшие школу работорговли. Уже несколько поколений угнетавшие и грабившие народы мира и привыкавшие все больше жить за их счет. Наконец, они — убежденные расисты. Может быть, самое большое отличие России от других стран Европы именно в этом: россиянин, русский человек никогда не считал «инородца» принципиально хуже себя. Он не делал далеко идущих выводов из «крови и почвы», из принадлежности азиатов к другой, неевропейской культуре.
Сипаев расстреливали в 1858 году. Расстреливали не просто туземцев, а однополчан, недавних военнослужащих Британской империи, которых сами же вооружали и тренировали, вместе с которыми воевали в Китае, на Бирме, в Афганистане, в Крыму против России.
Почти одновременно, в 1859 году, русские войска взяли столицу Шамиля Гуниб, а сам Шамиль сдался в плен. Чеченцы не были подданными Российской империи, а были завоеванным народом. Тем более не были военнослужащими России. И, тем не менее, ни штурм Гуниба, ни оккупация Чечни не повлекли за собой подобных жестокостей. Если упомянуть о слове, данном иноверцу и инородцу, то у Толстого в его «Хаджи-Мурате» получается так, что именно из-за нарушения… вернее, из-за невозможности россиян выполнить данные ими обещания и погибает Хаджи-Мурат. И выглядит он намного симпатичнее, привлекательнее тех, кто его «подставил». Боевой офицер Толстой, воевавший с чеченцами, признает их достоинство, их честь, относится к ним очень уважительно.
Завоевав Чечню, Российская империя запретила набеги, торговлю рабами и кровную месть. Но этим ограничивалось ее вмешательство в жизнь завоеванного народа. Империя не мстила. Более того, она давала полную возможность «встроиться» в жизнь империи: служить в ее армии, например. Чеченец пользовался теми же правами, что и любой другой подданный. Он мог поселиться в Петербурге, учить детей в тех же гимназиях, что и русские или, скажем, армяне и казанские татары. На самых общих основаниях он мог поехать за границу, получив российский паспорт, накапливать богатства, сделать карьеру.
У Толстого вообще нет идеализации реальности, есть спокойное принятие действительности такой, как она есть. Пушкин говорил о «силе вещей». В силу «силы вещей» Кавказ должен был войти в состав Российской империи. Но от этого народы Кавказа не становятся хуже или лучше.
И с «бунтовщиком», идущим против «силы вещей» надо поступать по справедливости: надо помнить, что он тоже человеческое существо.
Взяв Шамиля в плен, его поселили вместе с семьей в почетном плену в Калуге, и там он жил до 1870 года. В Калуге Шамиль вел весьма светскую жизнь. К нему вполне можно было прийти в гости. Шамиль хорошо говорил по-русски, им и его личностью многие живо интересовались. Власти следили, чтобы Шамиль не сбежал, но никому не приходило в голову унизить его, оскорбить, тем более — казнить за ведение войны против России. Более того, в распоряжении Шамиля была свита, слуги.
1867-1874: Туркестанская серия
Он вернулся в Россию и напросился в художники к генералу К.П. Кауфману, назначенному генерал-губернатором и командующим войсками Туркестанского военного округа. Это новое долгое путешествие, которое предпринял 24-летний Верещагин, было полно самых разнообразных опасностей.
Однако самое серьезное испытание ждало Верещагина в войсках Кауфмана. Это произошло в Самарканде, когда крепость, в которой укрылось около шестисот русских солдат, окружило ханское войско численностью в пятьдесят пять тысяч человек. Силы были настолько неравны, что результат сражения был, казалось, предрешен.
По многу раз азиаты бросались на ворота и в проломы крепостной стены. Тысячи и тысячи воинов раз за разом штурмовали осажденную крепость. А русским неоткуда было ждать подкрепления. Уже в первые два дня гарнизон потерял около ста пятидесяти человек. Верещагин дрался вместе со всеми. Казалось, он не ведает страха и всегда оказывается в самых опасных и рискованных местах. Одна пуля попала ему в ружье, другая — в шляпу, кем-то брошенный камень поранил ногу. Это был, наверное, единственный в своем роде художник-солдат.
Осажденные выстояли. Верещагин получил Георгиевский крест «За блистательное мужество и храбрость». Итогом пребывания в Средней Азии стала персональная выставка в Петербурге.
Эльбрус. 1867
Постоялый двор близ Ташкента. 1867
Улица в деревне Ходжагенте. 1868
Узбек, старшина (аксакал) деревни Ходжагент. 1868
В горах Алатау. 1869-1870
Киргизские кибитки на реке Чу. 1869-1870
Киргиз. 1869-1870
Устроив выставку в Петербурге и поразив северных жителей экзотикой далекого юга, Верещагин снова рвется под палящие лучи туркестанского солнца. Кажется, он уже навсегда отравлен бациллой странствий, и для нормального, здорового существования ему обязательно нужны — простор, горячий ветер пустыни, новые впечатления, постоянное ощущение опасности и риска.
Он бродит по диким местам, заглядывает в самые дальние и потаенные уголки и ищет на свою голову приключений. На этот раз его экзотическую фигуру с этюдником можно было встретить на границе с Китаем. Он ночевал прямо в степи на земле, охотился, а к кумирням, в которых он отдыхал, подходили и рычали голодные хищники. Вероятно, он чувствовал себя самым счастливым и свободным человеком на свете…
Араб на верблюде. 1869-1870
Верблюд во дворе караван-сарая. 1869-1870
Дутарист. 1869-1870
Китайская палатка. 1869-1870
У крепостной стены. Пусть войдут. Около 1871
Торжествуют (эскиз). Около 1872
Вернувшись из путешествия, он вновь уехал из России и осел в Мюнхене. Там, Верещагин осмыслил свои туркестанские впечатления и за три года создал громадную коллекцию картин. Это были теперь всем известные — «Двери Тамерлана», «Продажа ребенка-невольника» и большая серия картин «Варвары», которую сам художник называл «героической поэмой». В «Варварах» Верещагин, словно предвосхищая возникновение кинематографа, попытался оторваться от статики отдельной картины и показал развитие событий, шаг за шагом, во времени. Зритель имел возможность как бы покадрово проследить весь ход операции — от ее начала и до трагического завершения. Верещагину настолько полюбился этот метод — серийного написания, — что впоследствии он часто писал именно так.
Он нанял в пригороде Мюнхена мастерскую с навесом, позволявшую ему писать натурщика, постоянно освещенного солнцем. Именно поэтому все его большие картины, выполненные в мастерской, производят впечатление писанных с натуры, так реально в них передано ощущение жаркого азиатского солнца.
Вообще же принцип документальной точности был для него главным. Он всегда рвался в самое пекло событий, чтобы самому перечувствовать и пережить все то, что чувствуют и переживают его герои. Он полагал, что правда жизни и сила искусства заключаются в максимально точном изображении видимого, и поэтому его картины кажутся как бы застывшими кадрами документальной хроники. Это действительно своего рода документальное кино XIX столетия, в котором все точно и достоверно, даже метка на халате узбека.
При жизни Верещагина его картины пользовались огромным успехом. Художник любил и умел устраивать свои персональные выставки, тратя на это значительные средства. Он специально декорировал залы бордовым бархатом, умело освещал картины, в том числе электрическим светом, раскладывал рядом с ними коллекции экзотических восточных предметов и приглашал музыкантов играть перед своими картинами. Поэтому для зрителей, где бы ни проходили выставки художника — в Лондоне или Вене, в Петербурге или Мюнхене, они всегда были значительными событиями, собиравшими массу народа.
Туркестанский солдат в зимней форме. 1873
Калмыцкий лама. 1873
1877-1881: Балканская серия
Для удобства работы над большими полотнами художник соорудил под Парижем огромную мастерскую. Она состояла из двух помещений: зимнего, длиною в 25 метров, и круглого летнего, вращавшегося по рельсам, чтобы как можно дольше в течение дня удерживать нужное художнику солнечное освещение. Верещагин уже начал осуществлять задуманную им серию больших картин индийского цикла, когда до него дошла тревожная весть о начале русско-турецкой кампании. И, разумеется, автор знаменитого «Апофеоза войны» не мог усидеть на месте.
В апреле 1877 г. он выехал в действующую армию, где был причислен к составу адъютантов главнокомандующего, без права на казенное содержание, что давало ему свободу и независимость. Эта чрезвычайно популярная в те годы освободительная война славянских народов на Балканах стала, пожалуй, главным подвигом Верещагина. С изумляющей смелостью он рвется в самые горячие точки войны, чтобы, словно военный корреспондент, фиксировать её настоящую правду.
Едва прибыв в армию, он помчался на берег Дуная, где турки обстреливали румынские суда, чтобы вблизи наблюдать разрывы снарядов. Но ему не терпелось самому участвовать в настоящем «деле». На борту миноносца «Шутка» он отправляется минировать фарватер Дуная. Турки обстреливали миноноску. Верещагина ранили в бою в бедро, но он продолжал перестрелку с турками
Наконец миноноска выкарабкалась из боя, а отважного художника положили в бухарестский госпиталь, где скоро выяснилось, что злосчастная пуля занесла в рану частицы одежды и началось нагноение. Положение было настолько серьезным, что он уже написал завещание
В конце концов, когда едва уже не началась гангрена, врачи решились на операцию, и ослабевший художник пошел на поправку.
Выписавшись, он снова «полетел» туда, где было опасно. С невероятной дотошностью он шел дорогами войны, вглядываясь в лица осиротевших детей, зарезанных и убитых женщин, измученных и израненных солдат. Вместе с генералом Скобелевым он переходил зимой через Балканы, хладнокровно делал зарисовки во время жестоких боев и заносил в свой походный альбом десятки изуродованных трупов богатырей-гвардейцев.
Итогом его наблюдений и сложного военного опыта стали знаменитые картины, теперь известные каждому. Вот его хрестоматийный «Скобелев под Шипкой». Храбрый мужественный генерал, ставший другом художника, объезжает нескончаемые шеренги солдат. Летят в воздух солдатские шапки, слышны крики «ура!», всех окрыляет радость победы, а здесь — перед зрителем раскинулись в немыслимых позах замерзшие трупы солдат, павших недавно в бою.
Знаменитая «Панихида»… Под низким хмурым небом полковой священник отпевает сотни молодых солдат, трупы которых заполонили собою целое поле. Вот она — оборотная сторона победной войны. На таком вот поле и сам художник разыскивал тело своего погибшего храброго брата… Эту серию антивоенных картин, которая вызвала нескрываемое раздражение в России, художник с большим успехом провез по всей Европе.
После окончания балканской серии Верещагин еще раз побывал в Индии, а затем в Палестине. Теперь он замыслил создать «Трилогию казней» и цикл картин на евангельские сюжеты. Увы, ни в живописном, ни в философском смысле большая часть этих картин не представляет большого интереса.
Снежные траншеи (Русские позиции на Шипкинском перевале). 1878-1881
Трупы замерзших турецких солдат. 1877-1878
Угол турецкого редута, взятого М.Д.Скобелевым 30 августа, но снова покинутого 31-го. 1877
Телега для раненых. 1877
Перевязочный пункт (эскиз). 1878-1879
Место битвы 18 июля 1877 г. перед Кришинским редутом под Плевной. 1877-1880
Входная дверь в церковь под Казбеком. 1897
Мыс Фиолент вблизи Севастополя. 1897
1888-1894: Русская серия
В 1887-1888 гг. Верещагин совершает поездки по провинциальным российским городам. Теперь вместо экзотических пальм и буддийских храмов перед его глазами мелькают простые серые избы, церкви и русская сказочная старина, а на его этюдах пестрят древние иконостасы и темные интерьеры красивых северных церквей.
Создав всю эту красоту, художник вместе с «Трилогией казней» и палестинскими этюдами везет — сначала в Париж, а затем и в Нью-Йорк. Здесь он, чтобы создать особую атмосферу праздника и искусства, приглашает на выставку молоденькую талантливую пианистку — Лидию Васильевну Андреевскую, которая становится вскоре его второй женой. С первой, немкой по происхождению, он разошелся.
Северная Двина. 1894